Время шло, и я пошел в школу. На большой перемене младшеклассников подкармливали. Обычно это был пирожок, когда с чем (ливер, повидло, лук с яйцом) и стакан бледного подсахаренного чая. Старшие школьники приносили еду с собой, у кого что было. Часто слышанная мною на переменах фраза, звучавшая как заклинание «Дай сорок!». На тогдашнем школьном сленге это означало – предложение поделиться едой. Отказ даже не предполагался. Отказавший на долгое время именовался «жмотом» и оказывался в глухой изоляции. Таким образом, происходило перераспределение продуктов и устанавливалось некое подобие социальной справедливости. Воспитательный эффект такой меры был весьма высоким.
Дом в Благовещенске
На меня, как на старшего ребёнка в нашем доме, было возложено шефство над двумя девочками соседей Наташей и Олей. В отсутствие родителей, уехавших на выездной спектакль или занятых на вечернем представлении, я будил соседок, помогал одеться и заплести косички. Отводил в садик. Вечером приводил обратно кормил. В холодное время это было даже интересно. Я, как взрослый, шел в холодную кладовку. Доставал из мешка ледяной диск супа или щей. Рубил на куски топором на колоде и, сложив в подходящую кастрюльку, ставил на заранее растопленную печь. Девочки с нетерпением уважительно наблюдали за моими действиями. Факт приготовления мною пищи на их глазах придавал мне неоспоримый авторитет. После кормления я развлекал их до сна, читая книжки или рассказывая всякие истории. Иногда мы вместе слушали чёрную тарелку радио или пластинки на патефоне. Если девочки не слушались, баловались или капризничали, я мог призвать их к порядку, напугав обещанием поставить пластинку с музыкой из балета «Щелкунчик». Не знаю почему, но действовало безотказно. Правда, я и сам не любил этой музыки и терпел только из педагогических соображений.
Мама и папа много работали, и я часто оставался на самообслуживании. Соседские девочки росли, но, на мой взгляд, не так быстро. За ними нужен был постоянный контроль и опека. Наташка Бровкина болтунья, непоседа и егоза доставляла мне особые хлопоты. То она полезет на забор, соблазнившись яблоками соседей и, порвав платье, повиснет на колючей проволоке. То заберется на огород и, ползая на четвереньках по грядке, проверяет, не выросла ли уже сладкая морковка (выдергивает за ботву и, убедившись, что не выросла, суёт обратно). То, заигравшись, убежит за ворота и бродится в большой луже на дороге, ловя головастиков. Смотреть надо было в оба. Однажды я не доглядел и она, забравшись в огород, объела целый куст паслёна. Это такой сорняк растение – родственник помидора, на котором растут маленькие сладковатые сиреневые ягодки. Съесть три-четыре ягоды не вредно, а при дефиците сахара даже приятно (это знали все дети). Жадная до сладкого Наташка съела все (больше трёх десятков) ну и конечно отравилась. С большим трудом врачи вернули её к жизни. Мне тогда досталось от родителей, а она немного (но очень немного) поумнела.
В глубине нашего двора находился большой деревянный дом старожилов здешних мест украинских переселенцев Степаненко. В этом доме проживало всего три человека старые дед и бабка с внуком. Внук – хулиган и шалопай Игорь был на три года старше меня и носил фамилию Романенко (по отцу). Ни матери его, ни отца мы никогда не видели. Парень рос под опекой властной, но доброй бабушки и фактически был предоставлен саму себе. Во всей округе его знали как отчаянного сорванца и драчуна. Но к нашей детской компании он был благосклонен и относился покровительственно. По этой причине ко мне и моему «детсаду» никто из окружающих пацанов не цеплялся.
Хозяйство у соседей было крепкое, я бы даже сказал зажиточное по меркам того времени.
Начну с того, что у них была корова. В условиях города пусть даже небольшого это очень хлопотно. Летом по утрам мимо нашего дома пастух гнал небольшое стадо на загородное пастбище. Бабушка Степаненко выводила свою корову за ворота и под нашими окнами передавала пастуху. Нам, детям было запрещено появляться во дворе в это время, так как корова была бодливая. В хозяйстве соседей была ещё большая черная коза куры, утки и гуси. Время от времени у наших ворот останавливалась повозка с большой бочкой на телеге. Это был продавец «барды», несусветного пойла пахнущего хлебом. Она предназначалась для корма коровы, и бабушка Степаненко покупала три четыре ведра этого жидкого месива. Продавец – добрый старик одаривал окруживших повозку детей кусочками жмыха (спрессованных подсолнечных семечек). Мы очень любили эту незатейливую еду, хотя и приходилось изрядно постараться, работая зубами, перед тем как её можно было проглотить.
Вход на соседскую часть двора охранял огромный лохматый беспородный барбос на цепи. Он был очень злой и не признавал никого кроме хозяев. Однажды Игорь, решив сократить путь домой, перелез через забор на задней стороне их двора. Барбос не стал разбираться, кто свой, а кто чужой, напал на него и очень сильно покусал. Мальчика увезли в больницу и, через некоторое время, он вернулся весь в бинтах и пятнах зелёнки. Старик Степаненко держал на огороде три улья с пчелами. Иногда, будучи в добром расположении духа он приглашал нас «мелюзгу» на торжественное извлечение мёда из рамок. Мы все хоть и боялись пчел, но приходили смотреть стоя в сторонке. Важность этого момента заключалась в том, что после окончания процедуры нам перепадало по кусочку сот с остатками мёда. Дед беззлобно посмеивался над нашим страхом перед его пчёлами и всегда советовал сразу убегать подальше, чтобы они, рассердившись, не напали и не отобрали подарок. Уговаривать нас не приходилось, так как жужжание потревоженных пчёл слышалось отовсюду, и угроза укуса была вполне реальной. На пасечнике же была надета большая шляпа с сеткой, а в руках дымарь с гармошкой. К тому же его задубленная и морщинистая старческая кожа не так болезненно реагировала на укус. После работы он садился на завалинку подставлял лицо солнышку и бабушка Степаненко, какими то щипчиками, вынимала из него застрявшие пчелиные жала.
Полученные от деда соты можно было долго жевать, пока воск не превращался в небольшой комочек. При этом он долго сохранял специфический запах и сладковатый вкус. Нам всегда хотелось, что нибудь жевать. На Дальнем Востоке коренное население давно придумало для этой цели народное средство называемое «сера». Охотники и собиратели дикорастущего женьшеня использовали серу как средство профилактики от цинги. Маленькими комочками этого вещества напоминающего по виду светлый почтовый сургуч, а по вкусу хвойную смолу, торговали на рынке. Стоила эта «сера» не дёшево и ею можно было поделиться в обмен на что-либо или в знак особого расположения к оделяемому. Жевание не одобрялось школьным педагогическим персоналом даже на переменах, а на уроке представляло определённый риск. Учителя безжалостно отнимали жвачку и наказывали провинившегося. Тем не менее, жевали многие, так как это занятие в какой то мере подавляло чувство голода. Доходило до того, что те, у кого не было «серы» пытались жевать вар – черный битум. Гадость столь же противная сколь и вредная, но жевали и её. Сейчас, когда на каждом углу можно купить жевательную резинку различного вкуса это может быть расценено, как дикость, но ведь было и такое.
И чтобы уж совсем закрыть эту тему добавлю, что это занятие в советской стране приобретало ещё и политическое звучание и осуждалось обществом как демонстрация «низкопоклонства перед западом». Жующий, уподоблялся «поджигателям войны» – американцам и тем самым ронял достоинство советского человека. Это уже почти измена Родине со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Вообще Дальний Восток, где мне суждено было родиться и провести детство удивительный район, изобилующий явлениями природы нигде более не повторяющимися и не имеющими аналогов. Я на всю жизнь запомнил огромные пойменные луга, покрытые яркими дикорастущими пионами, саранками и ирисами над которыми летали неправдоподобно большие красивые махаоны, не меньшие стрекозы и рогатые жуки. Весенние сопки в сиреневой дымке от цветущего багульника. Маленькую речушку приток Амура бурлящую от поднимающейся на нерест кеты и горбуши. И даже большую лужу на нашей улице, в которой кроме обычных головастиков и жучков водились, только там виденные мною, необычные твари-щитени (в виде плоского диска размером с пятак, с усами, хвостиком и с множеством шевелящихся ножек на нижней стороне). Лужа летом временами исчезала, пересыхая, превращаясь в потрескавшуюся корку. Но как только начинались дожди, она возникала вновь со всем многообразием её фауны. Где все эти жучки и щитени прятались в сушь, было непонятно и воспринималось как чудо.
А не чудо ли когда в один прекрасный день через Благовещенск прошла (именно прошла пешком) огромная стая похожих на маленьких серых курочек птичек перепёлок? Они шли среди белого дня, не обращая внимания на людей и машины, струясь сплошной волной по улицам разбиваясь на ручейки во дворах и огородах. Собаки и кошки дурели от обилия добычи. Они носились по улице, хватая то одну, то другую птицу душа её и вновь устремляясь за другой. Морды их были покрыты прилипшими к шерсти окровавленными перьями. Объевшиеся животные, тяжело дыша раздувшимися боками, лежали прямо там, где их застала усталость, и лениво наблюдали бегущую мимо них пищу, не в силах подняться. Это нашествие продолжалось несколько часов и глубоко врезалось в мою детскую память. Население города тоже не упустило эту чудесную возможность пополнить свой рацион дармовым мясом, и мы ещё несколько дней ели пшенную кашу со сваренными в ней тушками перепёлок. Эта каша, приготовленная отцом по всем правилам охотничьей еды, была невероятно вкусна.
Ещё одним событием подобного масштаба, отложившемся в моей памяти, было прохождение через город несметного полчища бурундуков. Эти грациозные маленькие зверьки, напоминающие белок, но с пятью темными продольными полосками на спине очень симпатичны, когда встречаешь их в лесу. Обычно они пугливы и не особенно рады встрече с человеком. Но на этот раз их были тысячи и тысячи. Они огромной стаей буквально текли через город с востока на запад прямо под ногами у опешивших прохожих. Эта бесконечная, как казалось, масса проходила несколько часов. Собаки и кошки буквально взбесились, гоняясь за бурундуками по улицам и дворам. Но эти полосатые белки были юркие, как ртуть, и умели за себя постоять. Не только домашние собаки и кошки, но и люди, пытавшиеся их поймать, на себе испытали остроту и крепость их зубов. На моей руке долго не заживали четыре ранки оставленные схваченным мною за длинный хвостик зверьком. Это был хороший урок общения с дикой природой Дальнего Востока.
В августе 1953 года мы уехали навсегда из этого удивительного края. Отца пригласили работать в Свердловский театр. Я покидал родные места, унося с собой самые яркие впечатления ушедшего детства. Снова я засыпал под перестук колёс и, просыпаясь, видел за окном проносящиеся леса реки мосты и станции со знакомыми названиями: Магдагачи, Сковородино, Ерофей Павлович, Могоча, Чита, Улан-Удэ… Почти с каждым из этих необычных на слух названий связано какое-нибудь событие из жизни нашей семьи и не одно. Почти на каждой станции от Владивостока до Иркутска мы побывали и не по одному разу. Спектакли передвижного театра «ДОРПРОФСОЖ» и гастрольные представления Благовещенского театра драмы давались в домах культуры домах офицеров клубах и порой на открытых площадках в мало приспособленных для этого местах. Только всё это теперь проносилось мимо нас в последний раз.
Вот мы проехали мимо копошащейся под насыпью серой массы заключённых – «бамовцев» строящих второй путь Байкало-Амурской магистрали. Рассказы об этих наказанных преступниках и врагах народа служили страшилками для всех детей выросших в то время на Дальнем Востоке. О том, что это далеко не так мы узнали значительно позже и не все согласились принять эту суровую правду. Сталин уже умер, но аббревиатура «БамЛаг» ещё долго не уходила из употребления в тех краях. И я и по сей день не могу нормально воспринимать слово «бамовец» применительно к комсомольцам-добровольцам, строившим совсем другую, новую дорогу. Внушительным памятником тем запомнившимся мне ЗэКам - строителям долгое время оставался бюст «вождя народов» (ныне, к сожалению уничтоженный) вырубленный из целой скалы одним из заключённых в «свободное» от основной каторжной работы время.
Преодолев с помощью двух паровозов Яблоневый хребет, наш поезд вышел к Байкалу и потом долго двигался по одноколейке вдоль берега «Славного моря». Практически весь путь по берегу состоял из тоннелей (более сорока) и промежутков между ними. На многочисленных разъездах мы подолгу ожидали встречных поездов и имели возможность выйти на берег озера. Полюбоваться красотой Байкальской природы, попробовать студёной чистейшей и необыкновенно вкусной воды. Почти на любой станции торговали солёным омулем. Рыба, напоминающая по виду селёдку, обладала совершенно неповторимым вкусом. Никогда позднее я не ощущал ничего подобного (разве что солёный ладожский сиг отдалённо напоминал вкус омуля).
Поезд после Байкала некоторое время шел по берегу стремительно несущейся Ангары.
В туманной заречной дали был виден силуэт огромного шагающего экскаватора, стоящего гидростанцию. Всё было ново необычно, а потому увлекательно и заманчиво. Сибирская тайга, новые незнакомые большие города, холмистые равнины и широченные полноводные реки. Много долгих суток перед нами маячила столица Седого Урала – Свердловск.
Нашу семью ждали новые перспективы и испытания, а меня встреча с ранней юностью.
Детство осталось позади за Байкалом.
