Поперёк течения реки проходила дамба. На берегах и на самой дамбе было много подъемных кранов каких-то мачт с яркими фонарями домов и будочек. Повсюду сновали грузовики. Уже ощутимо смеркалось, когда наш корабль, подойдя поближе, стал замедлять ход и забирать к левому берегу. Наш курс лежал к тому месту плотины, где было больше всего огней. «РАДИЩЕВ» почти остановился, Мы увидели, как из раскрывшихся ворот навстречу нам вышел большой буксир, тянущий за собой две баржи, сцеплённые бортами. Мы пропустили его слева и медленно стали приближаться к воротам. Осторожно очень, очень медленно пароход вошел в ворота. Перед носом судна стал виден, длинный канал похожий на бассейн. Это называлось шлюз. Вся поверхность воды в шлюзе была ярко освещена прожекторами. Слева от ворот на береговом выступе стояли две одинаковые трёхэтажные башенки. На ближней к нам башенке, на балконе стоял человек и в рупор кричал что-то нашему капитану. Что, разобрать было трудно, так как было очень шумно. Матрос на носу нашего корабля готовил швартовочные концы. Наш «РАДИЩЕВ» зашел в шлюз до конца и матрос набросил швартовочный конец на толстенный крюк, торчащий из стенки шлюза. Я побежал на корму и увидел, что и там другой матрос тоже укрепил свой канат на крюке. За кормой корабля медленно сходились створки ворот. Наконец они сомкнулись. Наступила тишина. Корабль спокойно стоял на гладкой, как стекло, воде шлюза. По берегу ходили какие-то люди и смотрели на наш борт. Что они там смотрят? Я тоже заглянул и увидел, что вдоль нашего борта кто-то повесил большие резиновые колёса от грузовика. Пройдя вдоль борта, я увидел, что их несколько. Колёса были зажаты между бортом и мокрой стенкой шлюза. Когда я снова дошел до носа, то заметил, что стенка стала немного выше и продолжала расти. Она росла, росла и уже стала выше нашей палубы, а немного погодя, и выше корабля. Мы вместе с пароходом и водой опускались куда-то вниз. По шершавым стенкам шлюза текли ручейки воды. Местами из стенок пробивались небольшие струйки.
Самое интересное было видно с носа судна. Перед нами из воды выползали огромные железные ворота. Середина ворот была плотно сомкнута. И ещё интересно, что крюк, на котором был наброшен наш канат, тоже опускался вниз по желобу в стене. Вскоре стены выросли настолько, что весь корабль оказался как бы в огромном железобетонном ящике. Прожектора светили уже где-то наверху. У нас внизу было сыро и сумрачно. Спуск вниз прекратился и все стоящие на носу парохода увидели, как дрогнули и стали расходиться в стороны гигантские створки ворот шлюза. Щель становилась всё шире и шире. В образовавшийся просвет мы увидели водную гладь. Увлеченный созерцанием движения ворот я и не заметил, как начал двигаться наш корабль. А он, постепенно набирая ход, прошел раскрытые ворота и оказался снова на реке только ниже плотины. Уже очень стемнело. Плотину было видно только, как цепочку ярких огней, протянувшуюся от одного берега к другому. Огни быстро удалялись и потянул прохладный ветерок. Он разогнал всех пассажиров по каютам. Больше смотреть было нечего. Жигули на фоне меркнущего неба смотрелись мрачно и негостеприимно. Мама продрогла и ушла в каюту. Я ещё постоял, вглядываясь в сумрачную даль. Почти в полной темноте мы прошли узкий участок называемый Жигулёвские ворота. Течение здесь было существенно быстрее и тёмные горы с двух сторон промелькнули, как будто мы ехали на поезде. Впереди показалось море огней большого города.
Куйбышев
Это был Куйбышев, который раньше назывался Самара. Второе название мне нравилось больше. От него так и веяло Волжским мотивом: « Ах! Самара го-о-ро-о-док Беспокой-на-а-я Я…». Так пел мне в детстве звонким женским голосом наш патефон. А Куйбышев я воспринимал, как нашу дальневосточную Куйбышевку только, наверное, побольше. «Однако как холодно!» подумал я и побыстрее вернулся в нашу каюту. В каюте было светло и тепло. На столе уже стоял заваренный мамой чай. Попив чаю, я немного согрелся, и мы стали готовиться ко сну. В это время раздался гудок нашего парохода и по шуму машины я понял, что что-то происходит. Не удержавшись, я снова вышел на палубу и увидел причал большого города. Пароход медленно подошел к дебаркадеру и ошвартовался. На освещённом лампочками плакате было написано «Куйбышев». Выходить ночью на берег не имело никакого смысла. Усталость от обилия впечатлений накопившаяся за день увлекла меня в каюту на отдых. Осторожно открыв двери, я увидел, что мама давно спит. Стараясь не разбудить её, я разделся и юркнул под тёплое одеяло. Утомлённый, я быстро заснул, несмотря на хождения по коридорам и разговоры за окном.
По своему обыкновению проснулся я довольно рано. Солнце уже поднялось, но над рекой ещё стелился ночной туман. «РАДИЩЕВ» бодро бежал вниз по течению. До открытия буфета в трюме ещё было много времени и я, одевшись потеплее, вышел на воздух. Берег справа был высокий с большими обрывами в сторону реки. Во многих местах обрывы были прорезаны глубокими оврагами и балками. Растительности было мало. В основном это были кустарники, а в некоторых местах, около посёлков были сады. Впереди в тумане просматривался город на фоне белой горы. Над городом возвышалось несколько заводских труб. Выходящий из них беловатый дым стелился над городом и пересекал реку. По путеводителю выходило, что это Вольск – центр цементной промышленности. Над городом стояла беловатая мгла. Трудно было понять это туман или дым. На фоне белого склона горы и подстилающего тумана заводские корпуса выглядели, как подвешенные в пространстве. Пароход проследовал мимо без остановки.
Внутренний голос властно приказал мне заняться организацией завтрака. Я взял кастрюльку и отправился по знакомому маршруту в трюмный буфет. В трюме, как обычно, царил полумрак и стоял резкий не поддающийся описанию запах. Буфетчица уже была на месте. Скорее для проформы я взглянул на листочек меню. Всё то же самое. Никаких изменений. Да и зачем они мне? Всё равно, кроме гречневой каши я взять ничего не мог. Плыть ещё далеко, а скромный наш «капитал» постепенно убывает. Каша начинала надоедать, но деваться было некуда. Приходилось, есть то, что есть. Мама тоже с грустью смотрела за завтраком то на кашу, то на меня и глубоко вздыхала. Она, наверное, вспоминала те времена, когда ходила в школу с кусочком хлеба и кристалликом соли под языком. Она мне часто об этом рассказывала. Эти тяжелые воспоминания её детства глубоко врезались в память.
Единственным утешением нам служил горячий чай с плюшкой после каши. Плюшки тоже убывали, а те, что остались, уже были чёрствые. Все наши мысли были о том где, в каком городе, мы получим деньги посланные отцом. Особенно неудобно было при встрече на палубе с нашими новыми знакомыми отвечать на их недоумённые вопросы - «А почему вы не ходите обедать в ресторан? Там совсем не плохо готовят». Каждый раз мама извинялась, ссылаясь на капризы своего желудка и морскую болезнь. Знакомые понимающе кивали головами и сочувствовали. Каждый раз они при встрече справлялись о здоровье и пытались отвлечь от невеселых размышлений. На этот раз благородный Геннадий Иванович предложил вместе посетить в Саратове художественный музей или, как он сказал - «Саратовскую Третьяковку». С нашей стороны возражений на это предложение не возникло. Мама только попросила показать, где находится Главпочтамт, чтобы узнать, нет ли весточки от нашего папы. «Нет ничего проще» - ответил он – «Я бывал здесь в командировке и, конечно же, покажу». На том мы и порешили.
Саратов
Саратов начался задолго до того, как наш пароход подошел к пристани. Сразу, с первого взгляда издали, становилось ясно, что это, если не столица, то один из самых больших городов Поволжья. Как потом стало ясно, причалы пассажирских судов находились неподалеку от исторической части города. Все виденные нами города Поволжья несли в себе характерный отпечаток неповторимой архитектуры старинных русских городов и расположены были вдоль течения реки. Саратов в этом смысле не являлся исключением. Он протянулся по берегу на двадцать километров не меньше. По длинной и широкой лестнице мы поднялись на высокий берег и почти сразу попали на одну из главных улиц города улицу Чернышевского. При взгляде назад открывался прекрасный вид на Волгу и волжскую набережную. Она широкими ступенями спускалась к воде и была очень красива. Наш добровольный экскурсовод – Геннадий Иванович уверенно вывел нас к остановке троллейбуса. Подошел новенький троллейбус с большими буквами «ЗИУ» на капоте. Такие троллейбусы я уже видел в Москве на «ВСХВ», но никогда не обращал внимание на табличку около кабины водителя. А теперь, по предложению «экскурсовода», прочитал её и узнал, что эти красивые современные машины, оказывается, выпускает «Завод Имени Урицкого» находящийся в Саратове. Попутно я вспомнил, что новый и редкий для Перми того времени, аппарат – холодильник, который находился в квартире моего школьного друга Толи Бойченко, тоже родом из этого красивого приволжского города. По этой причине на его открывающейся дверце была блестящая надпись выпуклыми буквами «САРАТОВ». И газ на кухне наших московских родственников, который они называли «саратовским», тоже пришел в столицу отсюда.
Оказывается, я довольно много знал и слышал об этом городе, ещё до того, как ступил на его землю.
На троллейбусе мы довольно быстро добрались до площади Революции и осмотрев её вошли в здание художественного музея имени А.Н.Радищева. Этот музей и имел образное неофициальное название «Саратовской Третьяковки». Настоящую Третьяковку в Москве я уже посещал и могу утверждать, что эта галерея вполне соответствовала своему громкому титулу. Обилие прекрасных картин известных художников, скульптур и других экспонатов, подтверждало её статус. Нет необходимости подробно описывать то что можно прочесть в брошюрах и красочных буклетах на эту тему. Геннадий Иванович оказался знатоком художественных произведений и его пространные пояснения заинтересовали не только мою маму но и меня. Из этой импровизированной лекции я узнал много нового и полезного для себя.
Выйдя из галереи, мы прогулялись по городу. Зашли на почту и с сожалением узнали, что для нас ничего нет. Мама расстроилась, а наш благодетель Воропаев, многозначительно посмотрев на жену, произнёс - «Не надо так скучать, Потерпите и всё наладится. Будет вам ещё письмо. Просто ваш муж очень занят на съемках и, наверное, у него нет времени посидеть над письмом». Мама, да и я, конечно, скучали, но сильнее на наше настроение влияла перспектива, ещё некоторое время, есть, уже порядком надоевшую, гречневую кашу.
Уже выходя вновь на набережную Волги, мы оказались около дома, где родился и жил Николай Гаврилович Чернышевский. В этом доме находился его музей. Мы осмотрели дом снаружи и немного передохнули на скамеечке около него. Внутрь не пошли, так как пора было возвращаться на пароход. День был жаркий и мы устали. Проходя к причалу по набережной, я с завистью посматривал на купающихся местных жителей. И хотя место для купаний они выбрали не самое удачное. Берег был не оборудован и местами покрыт пятнами мазута, но вода в жару, притягивала к себе, как магнит. Жена Воропаева сказала маме, что у нас на пароходе есть душ и можно будет освежиться по возвращении без всяких хлопот и риска испачкаться в мазуте.
Наш пароход дал прощальный гудок и отчалил от пристани Саратова. Мы ещё немного постояли на галерее верхней палубы, провожая взглядом понравившийся нам город. Вот уже мы проплыли под большим железнодорожным мостом и за поворотом скрылись последние строения. По правому берегу пошли обрывистые яры, покрытые редким кустарником, а с плоского левого берега потянуло жарким степным воздухом. По всему чувствовалось, что мы плывём на юг. Несмотря на близость воды, было жарко и мы вспомнили о корабельном душе.
Душ оказался на нижней палубе в самой середине парохода. Помещения душевых были расположены по обеим сторонам проходящего наверх дымохода. С одной стороны для женщин, а с другой для мужчин. Комнатки небольшие с железными стенами. В первой была раздевалка со скамейками, а во второй сам душ. С потолка свисали душевые три душевых зонтика. Стены и пол были горячие. На полу лежал решетчатый деревянный трап. На потолке тускло светила закрытая сеточкой лампочка. Было довольно мрачно и душно. Льющиеся с потолка брызги душа имели какой-то характерный запах и привкус технической воды, но хорошо освежали.
После душа стало приятно и легко. Наскоро вытершись и одевшись, я поспешил в нашу каюту за кастрюлькой для каши. Мамы ещё не было. Она всегда любила банные процедуры и не торопилась.
Когда я вернулся из душного трюма, мама, счастливая после мытья, отдыхала на диване.
Мы сели ужинать и за едой обсуждали прошедший день и наши перспективы на будущее.
Это хорошо, что пока у нас такие приятные попутчики и мы имеем возможность с ними хоть что-то увидеть. Но скоро это общение кончится, так как Воропаевы плывут только до Сталинграда. У них там живут родственники, позвавшие их в гости «на фрукты», как было сказано в телеграмме, которую показали маме. Если в Сталинграде мы не получим перевод то нам придётся питаться кашей до Астрахани а это ещё двое суток. Перспектива скажем прямо не из приятных и мы оба, попивая чай и хрустя засохшими плюшками, замолкли и задумались.
Из этого грустного размышления нас вывел стук в окно. Мама раздвинула занавески и мы увидели Наташу, которая, отчаянно жестикулируя, звала нас на палубу. Мы быстро вышли на палубную галерею.
Уже вечерело и солнце спряталось за высокий берег Волги. Береговые обрывы выглядели мрачно на фоне светлого неба. Пароход шел вдоль берега в его тени. Было прохладно и даже как-то тревожно. Все находящиеся на палубе пассажиры всматривались в гряду гор на берегу. К нам подошли Воропаевы и Геннадий Иванович тоном опытного экскурсовода объяснил нам что мы сейчас проплывём мимо примечательного места нижнего Поволжья. Поэтому он и велел Наташе позвать нас.
В это время вдруг включилось и заработало корабельное радио. Из палубного репродуктора над гладью вечерней реки разнёсся могучий бас Шаляпина:
«Есть на Волге утёс
Диким мохом оброс
Он с вершины до самого края…»
Воропаев поморщился от громкого звука, а потом улыбнулся и сказал:
«Ну! Вот! Опередил меня Шаляпин. Я хотел вам сказать, что мы проплываем мимо знаменитого утёса Степана Разина. Вот он отдельный с плоской вершиной».
Песня эта в исполнении великого певца была мне знакома. Отец очень любил ее, как и всё связанное с его родной Волгой. Он часто ставил эту пластинку на наш патефон и задумчиво слушал слегка подпевая. На другой стороне этой пластинки была записана песня «Дубинушка» тоже любимая отцом. Я тоже слушал, но мне никогда не приходило в голову, что я сам увижу этот, воспетый в песне, утёс. Как жаль, что отца не было с нами в этот момент он бы, наверное, спел вместе с Шаляпиным.
Песня окончилась. Радио смолкло. «РАДИЩЕВ» дал длинный гудок и пошлёпал дальше вниз по течению. Песня окончилась, но в душе осталось ощущение прикосновения к чему-то важному и значительному.
Становилось темнее и прохладнее. Утёс скрылся за поворотом реки, но горы на берегу всё продолжались и продолжались. Они были уже совсем тёмными с трудноразличимым рельефом. На реке зажглись огни бакенов и от них потянулись к пароходу огненные змеящиеся на волнах дорожки. Наше путешествие продолжалось. Утром нас ждал легендарный город-герой Сталинград.
Сталинград
Приближение к этому городу вызывало у меня ощущение какого-то необычного возбуждения и душевного подъема. Скорее всего, это состояние было вызвано тем фактом, что для нас военных и послевоенных детей само это слово Сталинград звучало в душе, как необычная торжественная и героическая музыка. Все мы знали о том значении для страны и всех нас, в ней живущих имела решающая битва, произошедшая на берегах Волги немногим более десяти лет назад. Для меня особенность заключалась в том, что я родился как раз в то время, когда в битве у великой русской реки решалась судьба страны. О событиях того времени я не раз слышал от родителей, учителей, по радио и смотрел в кино. Фильм «Сталинградская битва», мы, послевоенные мальчишки, смотрели не по одному разу и знали почти наизусть, как и фильм «Чапаев».
Предвкушение встречи с необычным долго не давало мне заснуть. Спал я тревожно и, просыпаясь, поглядывал на окно, не начинается ли рассвет. Наконец когда за окном немного посветлело, я тихо оделся и выскользнул в коридор, а затем на палубу. Погода была ясная и было довольно прохладно. Дул встречный ветер, пахнущий какими-то степными травами с характерным привкусом речной воды. Над низким левым берегом занималась заря. Подсвеченный зарёй высокий правый берег хорошо просматривался. Берег представлен был сплошной чередой обрывистых холмов прорезанных глубокими оврагами и балками. Растительности было мало. В основном это были невысокие кусты и изредка деревца. Трава на склонах холмов выжженная южным солнцем имела не зеленый, а скорее желтоватый оттенок. Всходящее солнце осветило какой-то небольшой городок по правому борту. Недалеко от берега на якорях стояли лодки с рыбаками. Волны нашего парохода раскачивали лодки. Один из рыбаков помахал нам вослед широкополой шляпой. На палубе кроме меня никого не было. Значит, он махал мне. Я тоже помахал ему с кормы. Наверное, он узнал во мне рыбака. А кто же ещё не спит в такую рань и встречает зарю над водой. Он не ошибся, я с малых лет привык подниматься рано и не раз встречал рассвет. Но сегодня я встречал не зарю, с её утренним клёвом, а морально готовился к встрече с легендарным городом-героем.
На палубе начали появляться люди. Я спросил у проходившего мимо матроса:
«Скоро ли Сталинград?»
«Ещё не скоро. Это вот Дубровка», - махнул он рукой в сторону городка за кормой, - «Ещё километров двадцать – двадцать пять».
Я вернулся в каюту за кастрюлькой. Пора было подумать о еде. День предстоял сложный. Надо было подкрепиться, как следует, чтобы потом в городе не искать, где перекусить.
Мама уже проснулась и приводила в порядок себя и каюту. Я посоветовал ей выйти на палубу и подышать свежим воздухом, пока не началась дневная жара.
В трюме всё было, как прежде, только почти никто не спал. Люди собирали и укладывали вещи, подтаскивая их к трапу, ведущему наверх. У выхода с парохода уже толпился народ и громоздились вещи выходящих в Сталинграде. Стараясь никому не мешать, я быстро получил свою, ставшую традиционной, порцию каши. Причём тётка даже не спросила, что класть, а сразу бухнула в кастрюльку гречневую кашу даже больше, чем я предполагал и от души облила это все подливкой. Она меня уже узнавала и не ворчала, как на других.
Когда я вернулся в каюту, то к своему удивлению застал там Геннадия Ивановича. На нашем столике лежал большой зелёный арбуз, а мама и гость беседовали. Мама выглядела растерянной и смущённой. Воропаев обратился ко мне с вопросом. Хочу ли я побывать в гостях у его родственников в Сталинграде? Для меня этот вопрос был полной неожиданностью, но оказалось что они (Воропаевы) уже всё за нас решили. Пароход будет стоять долго и они нас отвезут в гости и вернут обратно так, что у нас ещё будет время на осмотр города. Мама по началу отказывалась и возражала, но потом, видя, что я согласен, тоже согласилась. Гость, предложив встретиться на выходе с парохода, ушел, оставив на столе арбуз. Оказывается, это был их подарок нам с мамой. Арбуз был куплен ночью, когда наш пароход приставал в Камышине. Даритель утверждал, что камышинские (точнее с Быковых Хуторов, что рядом) арбузы одни из самых лучших на Волге. Наскоро позавтракав кашей, мы с удовольствием убедились, что это именно так. Арбуз оказался очень спелым и превосходным на вкус (особенно после надоевшей гречневой каши). В прекрасном расположении духа, после такого лакомства, мы с мамой вышли на палубу. Там, по правому борту, уже толпились пассажиры стремящиеся разглядеть появившийся за поворотом реки долгожданный город. Город-легенду город-символ.
К моему удивлению город выглядел совершенно не так, как я его себе представлял. Фасадом города были новые красивые дома идущие в ряд по высокому берегу Волги.
Ещё до начала города наш пароход проплыл под длинной канатной дорогой пересекающей реку с одного берега на другой. Высоко над нашими головами были потянуты множество тросов по которым бежали навстречу друг другу подвешенные вагонетки. Под вагонетками было натянуто полотно из сетки. Наверное, для страховки от падающих с вагонеток камней. На левом берегу велось строительство Волжской ГЭС. Хорошо были видны множество экскаваторов и, снующих между ними, больших и малых грузовиков. Похожая картина была и на правом берегу. Стройка была в разгаре. В некоторых местах ярко даже при дневном свете вспыхивали огни электросварки. Скоро в этом месте должна будет появиться плотина гидростанции, а выше её ещё одно рукотворное море, подобное Куйбышевскому.
Мы ещё долго плыли вдоль ряда новых домов стоящих на правом берегу. Ничто из увиденного не говорило о страшной битве происходившей в этих местах не так давно. Я помнил кадры кинохроники, где весь город был покрыт дымом пожаров и представлял сплошные руины. Нет! Перед нами проплывал совсем другой радостный и светлый в лучах утреннего солнца город.
Впрочем, нет! Вот стоит, издалека видный на берегу, красный кирпичный дом вернее не дом, а то, что от него осталось. Высокие, местами обрушенные, стены с пустыми оконными проёмами. Зрелище кошмарное особенно на фоне красивых новых домов. Подошедший мужчина объяснил нам, что это остатки мелькомбината, специально сохранённые на память о войне. Нет, это всё-таки Сталинград, но другой, обновлённый и возрождённый из руин. Напротив красивой и широкой набережной стояли несколько дебаркадеров - причалов. На самом большом из них красовался плакат с гордым именем «СТАЛИНГРАД». Наш пароход дал гудок и, развернувшись, ошвартовался у этого плавучего вокзала.
Когда схлынула основная шумная толпа выходящих, мы с мамой сошли на берег. На широкой красивой лестнице ведущей наверх в город нас ждали мама и дочь Воропаевы. Около них стояли два чемодана и сетка с тремя большущими арбузами. Геннадий Иванович отправился искать машину. Скоро он появился и подхватив чемоданы пошел вверх по лестнице. Мы пошли за ним, уцепившись, все четверо, за сетку с арбузами. Никто из нас один эту ношу поднять не смог. Наверху около красивых портиков с колоннами стояло несколько машин-такси. Воропаев, уверенно обходя «Победы», направился к единственной стоящей особняком машине «ЗИМ». Такие большие серые с шашечками машины я видел только в Москве, но никогда ещё не ездил на них. Разместив вещи в большом заднем багажнике, мы забрались в горячее от солнца нутро машины. Места было много Воропаев сел с водителем, чтобы показывать дорогу. Мы все разместились сзади, причём в салоне оказались два дополнительных откидных сидения для нас с Наташей, а мамы уселись на большом заднем диване.
Проехали по центру города. Наш «экскурсовод» давал пояснения увиденному. Вот универмаг, в подвале которого, арестовали Паулюса. Вот новый драматический театр. Вот планетарий, построенный и подаренный ГДР. Все увиденные нами дома были новенькими и сияли свежей краской. Город производил приятное и радостное впечатление. Миновали новостройки с подъемными кранами, строительство постоянно продолжалось. Машина миновала район новостроек и нашим глазам предстала картина, которая была очень похожа на кадры военной кинохроники. Улица была очищена, но по краям были кучи битого кирпича и остатки стоящих ещё стен довоенных домов. Кое-где на открытых участках росла трава кусты. В развалинах домов то тут, то там копошились группы людей. Они разбирали завалы и извлекали ещё целые кирпичи, пригодные для строительства. Штабеля отобранных кирпичей были сложены вдоль дороги. Несколько раз мы встречали людей, везущих на тележках кучки кирпичей и какие-то вещи. В жарком воздухе вилась пыль и даже на зубах скрипел песок. Поражало почти полное отсутствие, каких бы то ни было деревьев. Мы въехали в район, застроенный небольшими домиками, около которых были небольшие садики с фруктовыми деревьями и грядками. Машина остановилась и к нам подошли пожилые мужчина и женщина. Это и были родственники Воропаевых. Они очень тепло приветствовали всех приехавших. Их общая радость встречи распространилась и на нас. Спустя небольшое время мы все уже сидели в саду за большим столом. Обед, которым накормили нас гостеприимные хозяева, показался мне (и моей маме) поистине царским пиром. Хотя по существу ничего особенного на столе не появилось. Просто, после пятидневной каши, по два раза в день, даже простой, пусть и наваристый, борщ покажется изысканным блюдом. Старик и Воропаев пили водку и разговаривали о чём-то своём. Хозяйка предложила мне и Наташе пройти в сад и поесть яблок и абрикосов. Как растут яблоки (правда не такие большие и красивые), я уже не раз видел, а вот абрикосы на дереве видел впервые. Созревшие на дереве абрикосы были необычайно вкусны и таяли во рту. Несмотря на сытный обед, я даже немного увлекся, поглощая плод за плодом. От этого занятия меня отвлекла мама. Она забеспокоилась, как мы вернёмся на пароход. Хозяйка успокоила её сказав сто через пятнадцать минут подойдёт автобус. Мы попрощались с мужчинами и в сопровождении всех женщин (включая Наташу) пошли на остановку. Расстались очень тепло, поблагодарили за всё и обещали переписываться. Мама ещё долгие годы поддерживала эту переписку с такими хорошими людьми. Но встретиться нам больше никогда не довелось.
Автобус довёз нас до площади у универмага. Это совсем рядом с причалом и у нас ещё было время прогуляться по городу. Мы нашли почтамт и узнали, что нам никакого перевода нет. На сытый желудок это сообщение не очень нас расстроило. Походили по городским улицам. Полюбовались новыми домами. Около одного из домов стояла экскурсионная группа. Мы послушали экскурсовода. Оказалось, что этот отремонтированный дом носил название «Дом сержанта Павлова». Его всё время героической обороны защищал сержант Павлов со своими бойцами. Сейчас этот дом отремонтировали, а после войны он представлял собой сплошные развалины. На фото стенде рядом с домом была очень красноречивая фотография. Немного ближе к Волге находились руины той самой мельницы, которую мы видели, когда подплывали к городу. Вблизи она выглядела ещё страшнее и оставляла неизгладимое впечатление.
Когда мы вернулись на пароход, то до отплытия было ещё сорок минут. Мама, уставшая от впечатлений и жары, пошла в душ. А я решил искупаться в Волге.
Неподалеку от нашего причального дебаркадера была установлена большая плавучая купальня. Она представляла собой деревянные мостки, ограничивающие по четырём сторонам водное пространство, разделённое на пять дорожек рядами поплавков. С одного из краёв была установлена вышка для прыжков в воду. С берега на купальню вели мостки с перилами. Вход, как я понял, был свободный и, потому, на купальне было довольно много народа. Я пришел с парохода в одних трусах и сандалиях. Сначала я поплавал в бассейне, а потом, увидев как местные мальчишки лихо прыгают с вышки, тоже захотел проявить храбрость. Забираясь наверх, я понял, что не прыгнуть я не могу, так как обратной дороги не было. На лестницу, ведущую на вышку, была большая очередь. Пока я выстоял эту очередь и дошел до заветной доски над водой, время ушло. Пароход дал уже первый гудок к отходу. Размышлять и бояться уже не было времени. Я вышел на качающуюся доску и сразу же прыгнул в воду. Было конечно немного страшно. Но показать свой страх перед толпой местных мальчишек было никак нельзя. Быстро выбравшись из воды, я схватил свои сандалии и побежал на пароход. Как был в мокрых трусах и босиком. Вахтенный матрос, который готовился к уборке трапа, даже сначала не узнал меня и не хотел пускать. Но тут сверху появилась, взволнованная моим отсутствием мама и вопрос разрешился. Я побежал по палубе, оставляя за собой мокрые следы.
Когда я переоделся и вышел на палубу пароход уже отчалил и развернулся вниз по течению. Город всё продолжался и продолжался. Во многих местах были видны работающие строительные краны. Ряд новых домов вдоль набережной оставлял хорошее впечатление своим видом. Тяжелое военное прошлое исчезало вместе со следами разрушений. Теперь я своими глазами увидел, что означала фраза, много раз звучавшая по радио – «Продолжается восстановление и развитие разрушенного войной народного хозяйства страны». При взгляде на остающийся за кормой новый Сталинград она приобретала реальные очертания.
Город окончился и скрылся за поворотом реки. Берега стали немного ниже. Зелени на береговых откосах было совсем мало. Только кусты и невысокие редкие деревца. На правом берегу к нам приближался и вскоре стал виден во весь рост огромный, если не сказать гигантский памятник Сталину. Этим памятником был помечен вход в канал «ВОЛГО-ДОН». Монумент традиционный: длинная шинель, сапоги, фуражка, рука за бортом шинели. Задумчивое лицо и слегка склонённая голова. Почти поравнявшись с памятником, наш пароход даёт протяжный гудок, как бы приветствие.
Волга в этом месте делает довольно крутой поворот на восток. Из-за мыса на правом берегу выползает буксир, тянущий за собой караван сцепленных бортами барж. На самом крае мыса виден белый маяк – белая ступенчатая башня, украшенная носами кораблей. Это очень напоминает, виденные мною в Ленинграде, Ростральные колонны. На короткое время виден сам вход в канал, из которого вышел буксир. Берега покрыты камнем, а в глубине просматривается большая белая арка. Это ворота первого волжского шлюза.
Солнце уже село, но статуя ещё некоторое время ярко освещена его лучами. «РАДИЩЕВ» делает ещё один поворот теперь на юго-восток и всё скрывается за поворотом. Быстро темнеет. С низкого левого берега навстречу нам тянет горячий сухой ветер. Мы вышли в нижнее Поволжье. Теперь впереди из крупных городов только Астрахань. Родина моего отца и конечная цель нашего путешествия. Как много мы с мамой слышали о ней от отца. Этот город в моей голове сложился в место обетованное, где всё по-другому - иначе и лучше, чем в иных местах. Скоро мы увидим всё своими глазами. С ожиданием сказки мы отправились спать. Было немного грустно от того, что позади в Сталинграде остались наши новые знакомые Воропаевы и они не увидят сказочный город Астрахань. Грустно было и оттого, что с нами не было отца. Он наверняка бы не лёг спать в эту тёплую ночь, а простоял бы на носу, стараясь разглядеть в предрассветной дымке родной город – милую его сердцу Астрахань! Ничего его глазами буду я и постараюсь увидеть всё, а потом рассказать ему при встрече. С этими мыслями я заснул под верное шлепанье пароходных колёс.
